Дорогой Михаил Александрович,
Только что было приготовлено к отправке письмо 9-е, как пришло Ваше письмо 2-е от 15 февраля, и я добавляю еще соображение. По-видимому, мы с Вами совершенно одного мнения о выставке Тюльпинка. Потому будем благожелательны и к этому проекту, но все же пусть Тюльпинк как можно [яснее] уточняет как план, так и ожидаемый им результат. Ведь в конце концов до сих пор я так и не получил никакого резюме бывшей конференции и никакого плана будущих работ Комитета в Брюгге. Пусть Тюльпинк как-нибудь восполняет эти проблемы Так в тексте. Вероятно, пробелы. и тем дает возможность и Парижу и Америке вполне сознательно и определенно содействовать.
Теперь мне хочется сказать о предложенном из Америки паломничестве Знамени-Охранителя. Из письма Вашего я понял, что кому-то эта идея осталась неясной и кто-то, по-видимому, пытался придать ей даже вид ридикюля1. Я понимаю паломничество Знамени так: у нас 52 Общества, и потому было желательно, чтобы внутри каждого Общества хранилось бы это Знамя, а получение его было бы сопровождено внутренним собранием Общества с лекцией, с молебствием или с какой-либо подобной внутренно дружественной манифестацией. Собрание 29 января с лекцией Ландовского, во время которой было в зале водружено Знамя, именно и есть то самое паломничество, которое не имеет в себе ни одного мгновения ридикюля. Насколько я знаю, никто и нигде не собирался ходить со Знаменем по улицам или вообще проделывать что бы то ни было смешное. Ибо вообще всякий ридикюль при такой общечеловеческой идее охранения сокровищ, конечно, неуместен. Поверьте, никакого ридикюля не было в том, что владыка Платон помолился об успехе Знамени-Охранителя. Во всех церквах молятся о временах мирных, и никто не считает это ни вредным пацифизмом, ни чем-то антирелигиозным. Одно место письма Вашего привело меня в недоумение. Возможно ли, чтобы во Франции, когда не только Французская академия, но и маршалы Франции приветствуют Пакт, чтобы в Министерстве иностранных дел кто-то был бы против охранения сокровищ Духа и Гения человеческого? Или тут какое-то недоразумение, или это было бы некультурно.
Также и в Италии – возможно ли, чтобы Ватикан и вся страна, без преувеличения существующая лишь сокровищами Духа, была бы против охранения этих сокровищ, иначе говоря, соглашаясь с их разрушением? Чувствуется во всем этом какое-то недоразумение, ибо не могут же государства, именно заинтересованные в охранении сокровищ, препятствовать их охранению и тем становиться в ряды разрушителей. Вероятно, в Вашем письме речь шла о каких-то индивидуумах, но не о желании целого культурного правительства.
Касаясь вопроса Пакта, Вы еще не сообщили мне Ваше мнение об образовании в Париже маленького Комитета под Вашим руководством. Князь Бианки де Медичи хотел бы принять в нем участие. Думаю, что проф[ессор] Ле Фюр тоже не откажет, а Ла Прадель и без того наш почетный советник. Итак, в составе шести-семи человек могло бы получиться очень полезное и веское зерно.
О Дэдлеяде более не пишу, хотя, по-видимому, она продолжает свою писательскую деятельность, которая ни к чему хорошему не ведет. В последнем письме ко мне она крайне бестактно затрагивает многие вопросы и уверяет, что она слышала, что первое ее письмо для меня было неясно. Отвечу ей коротко, что все письма ее для меня очень ясны. Мысленно всегда вспоминаю наше общее недоумение, когда однажды в Нью-Йорке она взяла и сложила книги в библиотеке на пол, а вместо них разложила по полкам минералогическую коллекцию. До сих пор не могу забыть потрясенную физиономию секретарши, прибежавшей в ужасе сообщить о таком нововведении в библиотеке. Такое добровольчество потребовало и дипломатического вмешательства, и двойной работы, чтобы привести в порядок обе нарушенные коллекции. На письма ее я не обращаю внимания, но боюсь, чтобы из доброго желания она в каких-либо сердцах не разложила бы какие-то камни. А сейчас время настолько напряженное, что мы все должны напрячь особые усилия, чтобы держать правильный курс и не допустить ничего разрушительного.
Ваш сын совершенно прав, разглядев на щите голубей Таубе2. Около Святой Воительницы мне хотелось собрать побольше добрых знаков. Вижу, что мой проект двухнедельных писем не состоялся, потому во благо дел перехожу к недельным. Сердечный привет от всех нас всем Вашим.
Только что было приготовлено к отправке письмо 9-е, как пришло Ваше письмо 2-е от 15 февраля, и я добавляю еще соображение. По-видимому, мы с Вами совершенно одного мнения о выставке Тюльпинка. Потому будем благожелательны и к этому проекту, но все же пусть Тюльпинк как можно [яснее] уточняет как план, так и ожидаемый им результат. Ведь в конце концов до сих пор я так и не получил никакого резюме бывшей конференции и никакого плана будущих работ Комитета в Брюгге. Пусть Тюльпинк как-нибудь восполняет эти проблемы Так в тексте. Вероятно, пробелы. и тем дает возможность и Парижу и Америке вполне сознательно и определенно содействовать.
Теперь мне хочется сказать о предложенном из Америки паломничестве Знамени-Охранителя. Из письма Вашего я понял, что кому-то эта идея осталась неясной и кто-то, по-видимому, пытался придать ей даже вид ридикюля1. Я понимаю паломничество Знамени так: у нас 52 Общества, и потому было желательно, чтобы внутри каждого Общества хранилось бы это Знамя, а получение его было бы сопровождено внутренним собранием Общества с лекцией, с молебствием или с какой-либо подобной внутренно дружественной манифестацией. Собрание 29 января с лекцией Ландовского, во время которой было в зале водружено Знамя, именно и есть то самое паломничество, которое не имеет в себе ни одного мгновения ридикюля. Насколько я знаю, никто и нигде не собирался ходить со Знаменем по улицам или вообще проделывать что бы то ни было смешное. Ибо вообще всякий ридикюль при такой общечеловеческой идее охранения сокровищ, конечно, неуместен. Поверьте, никакого ридикюля не было в том, что владыка Платон помолился об успехе Знамени-Охранителя. Во всех церквах молятся о временах мирных, и никто не считает это ни вредным пацифизмом, ни чем-то антирелигиозным. Одно место письма Вашего привело меня в недоумение. Возможно ли, чтобы во Франции, когда не только Французская академия, но и маршалы Франции приветствуют Пакт, чтобы в Министерстве иностранных дел кто-то был бы против охранения сокровищ Духа и Гения человеческого? Или тут какое-то недоразумение, или это было бы некультурно.
Также и в Италии – возможно ли, чтобы Ватикан и вся страна, без преувеличения существующая лишь сокровищами Духа, была бы против охранения этих сокровищ, иначе говоря, соглашаясь с их разрушением? Чувствуется во всем этом какое-то недоразумение, ибо не могут же государства, именно заинтересованные в охранении сокровищ, препятствовать их охранению и тем становиться в ряды разрушителей. Вероятно, в Вашем письме речь шла о каких-то индивидуумах, но не о желании целого культурного правительства.
Касаясь вопроса Пакта, Вы еще не сообщили мне Ваше мнение об образовании в Париже маленького Комитета под Вашим руководством. Князь Бианки де Медичи хотел бы принять в нем участие. Думаю, что проф[ессор] Ле Фюр тоже не откажет, а Ла Прадель и без того наш почетный советник. Итак, в составе шести-семи человек могло бы получиться очень полезное и веское зерно.
О Дэдлеяде более не пишу, хотя, по-видимому, она продолжает свою писательскую деятельность, которая ни к чему хорошему не ведет. В последнем письме ко мне она крайне бестактно затрагивает многие вопросы и уверяет, что она слышала, что первое ее письмо для меня было неясно. Отвечу ей коротко, что все письма ее для меня очень ясны. Мысленно всегда вспоминаю наше общее недоумение, когда однажды в Нью-Йорке она взяла и сложила книги в библиотеке на пол, а вместо них разложила по полкам минералогическую коллекцию. До сих пор не могу забыть потрясенную физиономию секретарши, прибежавшей в ужасе сообщить о таком нововведении в библиотеке. Такое добровольчество потребовало и дипломатического вмешательства, и двойной работы, чтобы привести в порядок обе нарушенные коллекции. На письма ее я не обращаю внимания, но боюсь, чтобы из доброго желания она в каких-либо сердцах не разложила бы какие-то камни. А сейчас время настолько напряженное, что мы все должны напрячь особые усилия, чтобы держать правильный курс и не допустить ничего разрушительного.
Ваш сын совершенно прав, разглядев на щите голубей Таубе2. Около Святой Воительницы мне хотелось собрать побольше добрых знаков. Вижу, что мой проект двухнедельных писем не состоялся, потому во благо дел перехожу к недельным. Сердечный привет от всех нас всем Вашим.
[1] Нелепость (устар.).
[2] Речь идет о триптихе Н.К.Рериха «Жанна д’Арк». На щите «за коленопреклоненной Жанной изображены “три голубя” древних рейнских Дувэ-Таубе» (см.: Письмо М.А.Таубе Н.К.Рериху от 15.02.1932 г.).
Отдел рукописей МЦР.
Ф. 1. Вр. № 8076. Л. 25–26
Ф. 1. Вр. № 8076. Л. 25–26
