Дорогой Николай Константинович,
Возвратившись на днях в Париж после недельного пребывания в чудном Брюгге, переговорив еще здесь с рядом лиц и приняв вчера вместе с милой мад[ам] де Во на рю де Пуатье умную и симпатичную г-жу Мигель, я только сегодня могу спокойно засесть за подробную Вам «реляцию» о всем виденном и слышанном, о результатах конференции и надеждах на будущее. Считаю совершенно необходимым дать Вам, при всей возможной сжатости, фотографически точный отчет – без всяких условных восторгов и преувеличений – ибо только при таких условиях Вы в состоянии будете ясно разобраться во всех плюсах и минусах теперешней стадии дела и в его фактической постановке в настоящее время.
1. Начну с общей характеристики. Конгресс, бесспорно, удался, насколько может быть удачным первый шаг большого международного и гуманитарного дела, предпринятого частными лицами, и притом в области новой, трудной и «деликатной»: он был хорош, но не «блестящ», – интересен, но не многолюден, – богат возможностями в будущем, но скромен достижениями для настоящей минуты. Его плюсы я приписываю тому, что Ваша благородная идея успела зажечь сердца многих благородных людей романского мира, частью достаточно влиятельных, чтобы не дать этой идее заглохнуть и в практическо-международной области; его минусы – приходится отнести на счет явно недостаточной предварительной подготовки конгресса (о чем и будет сказано ниже), а также выжидательно-недоброжелательного отношения международно-дипломатическо-официального мира с Лигой Наций во главе.
2. Реальные плюсы конференции я вижу в следующем: 1) радушное и даже восторженное отношение к делу со стороны художественно-музейного мира Бельгии; 2) согласие и даже настояние его на том, чтобы Брюгге стал официальным международным центром этого движения в Европе с постоянным в нем комитетом; 3) такое же отношение правительственных кругов Бельгии (телеграмма короля); 4) явно доброжелательное отношение Католической Церкви (телеграмма ст. секр[етаря] Пачелли); 5) официальное участие представителей гор[ода] Парижа и итальянских музеев; 6) открытое «покровительство» франц[узского] министерства (пожалование Вам Поч[етного] Легиона, – с которым я Вас здесь сердечно поздравляю); 7) личное более близкое знакомство между главными франко-русско-бельгийскими деятелями в этой области (в частности, между мною и энергичной г-жой де Во).
3. Минусами – или, вернее, неоправдавшимися ожиданиями, – я назвал бы следующие стороны нашего съезда: 1) полное, удивившее всех, отсутствие американцев (по газетам, ожидали их несколько сот, город был украшен америк[анскими] флагами, – и единственная американка, г-жа Мигель, прибыла после закрытия конгресса (!), хотя и не по своей вине); 2) такое же отсутствие дипломатического мира – во главе с предполагавшимся председателем конференции, бывшим послом в Париже японцем Адачи; был лишь греческий посланник в Брюсселе, явившийся, очевидно, в качестве соглядатая и по наущению греч[еского] посла в Париже, известного Политиса, ибо этот последний, в качестве масона «высоких степеней», занял за последнее время открыто враждебную позицию по отношению к нашему делу; 3) отсутствие каких бы то ни было представителей внероманского мира – англичан, немцев, скандинавов на конференции не было; 4) отсутствие разных внешних торжественных подробностей, которые сами по себе были, конечно, не нужны, но о которых, к сожалению, заблаговременно «разблаговестили», как напр[имер], прием у королевы, посадка дерева (по бельгийскому обычаю) и пр.; 5) слабая вообще посещаемость конференции: на открытии ее в большом зале губернаторского дома было всего человек 60, а на последнем – даже не более тридцати…
4. Эти минусы я приписываю главным образом: 1) некоторым недостаткам в предварительной подготовке съезда и 2) местным личным трениям в Брюгге. Что касается первых, то несомненно, что главное их объяснение лежит в оригинальном характере председателя конференции, стремившегося все делать лично и ревниво отстранявшего всякое сотрудничество. Так как приблизительно таким же свойством отличается и наш милый – работящий и знающий свое дело – Г.Г.Шклявер, то в результате и оказалось, что с самого начала конференция плавала в разного рода неизвестностях и неопределенностях. Для иллюстрации лучше всего приведу два-три конкретных примера: 1) До самого приезда в Брюгге я, напр[имер], вообще ни от кого не получил никаких материалов по съезду, и никакого общего плана действий в нашей парижской группе установлено не было, так что каждый выступал независимо друг от друга; 2) Благодаря этому, общего очерка зарождения и развития Вашей идеи и объяснения, как получился данный съезд, – несмотря на мое заблаговременное указание на необходимость дать это при самом открытии конференции, – сделано не было, и только на второй день – после ряда довольно диких вопросов с разных сторон (американец ли Вы? При чем тут русские и пр.) – Шклявером были сделаны краткие пояснения; 3) До самого открытия заседания порядок и число ораторов председателем держались от всех в строжайшей тайне – (и без проверки, прибыли ли эти лица в Брюгге), – так что в результате половина вызывавшихся г-ном Тюльпинком лиц вообще оказывались отсутствующими; 4) Внутренние трения между бельгийцами (фламандцы и валлоны – католики и масоны!) оказались настолько не сглаженными, что два раза в течение трех дней тот же Тюльпинк счел возможным публично, во время заседания, угрожать своим уходом из дела; 5) Наконец, – и это было самым опасным моментом конференции (которая могла совершенно провалиться на этом пункте) – по вопросу о немедленном поднятии нашего флага на сочувствующих этой идее учреждениях и музеях выяснилось «тактическое» разногласие между нашим «генеральным секретарем» и г-жой де Во: Шклявер (которого я сейчас же поддержал) был вначале, конечно, принципиально прав и действовал по полученным им инструкциям, но неудачно было «упереться» в этом вопросе и дважды требовать голосования – несмотря на то, что было абсолютно ясно, что голосование дало бы подавляющее большинство голосов против поднятия флага. Невозможно забывать, что в противоположность американским взглядам (а американцы, как я сказал, блистали своим отсутствием!), европейцы настолько подавлены – и даже задавлены – всяческим бюрократизмом и государственною ферулой, что и думать нечего сейчас склонить их к такому «пожеланию», т.е. до решения этого вопроса правительствами.
5. Тут я и перехожу к будущей, предстоящей теперь работе. Опираясь на достигнутый в Брюгге «приз-де-контакт» ^[1] с рядом энергичных и влиятельных лиц, заручившись их согласием (и просьбой) считать Брюгге местопребыванием будущего центрального междунар[одного] комитета, необходимо всеми возможными средствами действовать параллельно на отдельные правительства, на Лигу Наций и – «ласт нот ласт» ^[2] – на мировое общественное мнение. Работа большая, исключительно важная и требующая уже более разработанной (по Европе), чем до сих пор, и более технической подготовки и организации. Совершенно ясно, что и средства на все это потребуются бóльшие, чем до сих пор ^[3]; от г-жи де Во я знаю, напр[имер], что «фонды» Парижского центра были исчерпаны – вследствие массы телеграмм, требовавшихся Америкой, – еще в середине конференции. К слову сказать, бельгийцы также весьма прозрачно намекали, что после первого периода сделанных ими затрат должен наступить момент известного прилива средств из Америки… хотя бы в пределах не американского, а только европейского размаха!
Обо всем этом – ввиду Вашего последнего письма – я предполагаю откровенно переговорить с мисс Лихтман. Что касается меня лично, то, передав ей мои соображения о наилучшем дальнейшем направлении работы, я едва ли буду иметь возможность принять в ней непосредственное участие. Дело в том, что по возвращении сюда я нашел ожидавшее меня формальное приглашение Мюнстерского (в Вестфалии) университета взять на себя в учебном 1931–1932 году чтение лекций по междунар[одному] праву. Хотя условия этого приглашения и очень скромны (немцы пользуются исключительно трудными условиями русской эмиграции), я не считаю возможным отказаться от этого лишнего источника постоянного заработка, ибо все французские обещания постоянной профессорской работы при Сорбонне так и остались обещаниями. В Мюнстере я должен быть к 1 ноября.
Не могу не закончить письма своим «коньком». Вас будет интересовать, дорогой Николай Константинович, что в Брюгге среди спряжений на все лады и произношений на все вкусы Вашей фамилии, фламандцы усиленно произносили ее не иначе, как Рурик… Кстати, на этой неделе на предстоящем заседании нашего здешнего Историко-Генеалогического Общества будет иметь место обмен мнений о теориях проф[ессора] Беляева^[4] о Рюрике Ютландском. Вероятно, и я приму участие в этих прениях. Мое последнее письмо от начала сентября со сводкой последних данных по моим берлинским исследованиям (а также мою французскую работу о междунар[одных] договорах) Вы, я надеюсь, уже получили.
С сердечным, как всегда, общим приветом всем членам Вашей милой семьи и с низким поклоном глубокоуважаемой Елене Ивановне.
Ваш, с нетерпением ожидающий «Державы Света»,

P.S. Моя речь при открытии Конгресса, кажется, имела успех. Постараюсь как-нибудь переписать ее (с моей невозможной рукописи) и прислать ее Вам.

---

[1] Prise de contact (франц.) – первое знакомство, вступление в контакт.

[2] Last but not least (англ.) – последнее, но тем не менее важное.

[3] Одна французская пресса чего будет стоить! Ведь здесь, по общему правилу, влиятельные органы ничего не печатают без «взятки» (Прим. М.А.Таубе.)

[4] Профессор И.Беляев в 1920-х годах высказал предположение, что Рюрик русской летописи – это Рорик Ютландский (или Фрисландский), один из сыновей ютландского конунга Хальвдана, изгнанного из Дании примерно в 782 г. и получившего от Карла Великого во владение страну фризов (фризы – народ в Нидерландах).